Командир быстрым шагом подошел к лодке. Ему было сорок два года, выглядел он на пятьдесят, и лицо его сияло.
      Он сорвал с себя фуражку, украшенную великолепными дубами и шитым крабом, и, изящно размахнувшись, бросил ее туда, где солнечные блики болтались вперемежку с окурками, – в вонючую портовую воду.
      – Все! Больше не плаваю! Все! Есть приказ, – сказал командир атмосфере и, повернувшись к лодке, поклонился ей. – Прости, “железо”, больше не могу!
      Глаза его засветились.
      – Прости, – прохрипел командир и согнулся еще раз.
      – Товарищ командир! – подбежал дежурный, перепоясанный съехавшим кортиком. – Товарищ командир!
      Командир, чувствуя недоброе, радикулитно замер.
      – Товарищ командир… у нас в субботу ввод, а… – запыхался дежурный, – ах… в воскресенье выход… только что звонили… х-х… просили… просили передать, – доложил он в командирский крестец, радуясь своей расторопности.
      Командир молчал, согнувшись, две секунды.
      – Где моя фуражка? – спросил командир тихо, точно про себя.
      – Еще плавает, товарищ командир.
      – Всем доставать мою фуражку, – сказал командир и разогнулся.
      Все бросились доставать. Мучились минут сорок. Командир подождал, пока сбегут последние капли, и нахлобучил ее по самые глаза. Глаза превратились в глазенки, потом он сказал шепотом что-то длинное.